Публикации
2004
Александр Панов, Заповедник, Еженедельный журнал, 28.06.2004, Москва
Пешеходная зона. Живопись Михаила Рогинского
Московские хрущобные окраины, распивочные, коридоры бюрократических госучреждений, газетные стенды на бульварах, общие кухни... Это картины Рогинского 90-х. За тридцать лет в картинах появилась какая-то обжитость. Появились люди, сюжеты, даже некоторое подобие драматических коллизий. Но по большому счету не изменилось совершенно ничего. И в 90-е Рогинский продолжает рисовать универсум 60-х.
Тогда Рогинского можно было назвать реалистом. Даже натуралистом, упразднившим дистанцию между окружающей действительностью и ее художественным отображением красками на холсте. Мол, смотрю на примус, затмивший мне все мироздание, – и рисую примус в натуральную величину (даже немножко больше). Вижу дверь в комнату соседа – и выпиливаю из дерева ее точную копию, выкрасив в красный цвет. Все, что остается от неповторимой индивидуальности художника, – гиперболизация обыденности, элементы которой приобретают какой-то эпический размах. И очень легко было списать этот советский эпос на нутряную ненависть к быту. Рисую – значит убиваю, изживаю, освобождаюсь. Короче, я себя под примусом (гигантских размеров) чищу.
Но вот 90-е. Нет уже ни спичечных коробков, ни примусов, ни скукожившейся свеклы. Нет ни старых желто-бурых трамваев, ни профкомов, ни бараков. А у Рогинского они остались. Живя в Париже, Михаил Александрович продолжает рисовать все тот же выморочный мир, сохранившийся для него в целости и сохранности. За 30 лет этот мир лишь подернулся ностальгической дымкой. И люди, появившиеся в последнее время на картинах Рогинского, больше похожи на полупрозрачных синеватых призраков. Эта синева придает им какую-то элегическую обаятельность. Эпос сменился лирикой.
Бродя по третьяковской выставке, сталкивающей в лоб московского Рогинского 60-х и парижского Рогинского 90-х (семидесятые-восьмидесятые принципиально оставлены за кадром), понимаешь, что и не было никакого эпоса. Изменились цвет, композиция, сюжеты – но большому художнику вольно меняться. Однако неизменным остался пафос – архивация единственно возможной реальности, той, в которой ты родился и вырос. А всякий архивариус в душе – лирик. Ведь нельзя копаться в пыльных папках, покрытых паутиной, не испытывая к ним любви. Так что и в 60-е не было никакой такой "нутряной ненависти". А был форменный фетишизм. Любовь к тысяче мелочей.
Теперь мелочей не осталось – примусы выкинули на помойку. И волны памяти выкидывают на берег уже не отдельные детали, а большие фрагменты. Фасеточное зрение сменилось оптикой фотоаппарата с широким объективом. Отсюда и многонаселенные жанровые сценки или пейзажи-панорамы. Но ментальность автора никуда не делась.
Рогинский – летописец действительности, которой уже нет. Такой действительности, насквозь пропитанной любовью художника, наверное, никогда и не было. Недаром же он эмигрировал из советской России аж в 78-м году. Совок – отдельно, картины – отдельно. Свой мир он придумал и нарисовал. Рогинский – главный егерь в заповеднике, куда посторонним вход строго воспрещен.
Государственная Третьяковская галерея
28.06.2004
Источник:
azbuka.gif.ru