Публикации

Кроме того, французский рынок современного искусства менее динамичен, чем немецкий или американский. Это значит, что пробиться здесь художнику труднее, чем в Нью-Йорке или Берлине. У Парижа есть еще одно свойство: несмотря на кажущееся бурление жизни, он не очень энергетичен. В Нью-Йорке бессмысленно просто жить, там надо работать. В Париже можно просто жить. Здесь какая-то "теплохладная" атмосфера, то, что французы называют ambiance. Это слово - ключевое в лексиконе парижан, и перевести его на русский трудно. Это и "атмосфера", и "комнатная температура", и то состояние, в котором себя чувствуешь комфортно. "Амбиентность" заразна.

Последняя большая группа художников из России появилась в Париже на "третьей волне" эмиграции в 70-е - начале 80-х годов. В основном это были "нонконформисты", герои "бульдозерной выставки" и выставки в парке "Измайлово". Представления о парижской жизни у них были весьма смутные, о современном искусстве они если и знали, то по случайным художественным журналам, французским языком не владели. К тому же творчество "нонконформистов" выглядело провинциально и анахронично. Поэтому их уделом стало участие в специфических "русских" выставках (даже знаменитый в ту пору Оскар Рабин, "Солженицын живописи", не смог вырваться из русского "гетто").

С началом перестройки и появлением на международной арене множества художников из СССР, более адекватных художественному процессу, интерес к "нонконформистам" угас полностью. В первой половине 90-х в парижских музеях и галереях прошло множество выставок художников из России, которые уже не были эмигрантами, а курсировали между Москвой и Парижем. Они получали всевозможные гранты, появилось несколько организаций, помогавших именно гостям из России. Но в последние годы художественные критики, кураторы и торговцы искусством сконцентрировались на нескольких "больших именах". По сути дела остальным вежливо, но жестко объяснили: хотите - живите. Ваше личное дело. Теперь в Париже "наших" много. Это живущие замкнутой и довольно унылой жизнью "нонконформисты" старого поколения. Это художники, не имевшие никакой известности на родине, но "пристроившиеся" здесь (например, живописец из Минска Борис Заборов, чья вполне качественная салонная живопись имеет постоянных потребителей). Это замечательный театральный художник и теоретик моды Александр Васильев - один из очень немногих полностью вросший в здешнюю жизнь. Это Эрик Булатов - одна из "священных коров" современного российского искусства, второй по известности после Ильи Кабакова концептуалист, который живет своей, отдельной от города жизнью. Это некоторое количество молодежи, влившейся в парижскую кутерьму, но еще не нашедшей себя. Это самобытные личности вроде художника, поэта и певца Алексея Хвостенко ("Хвоста"), живущего в Париже той же безалаберной жизнью, что в Питере, Москве, Иерусалиме и Нью-Йорке. Владимир Слепян (Эрик Пид) Загадочная личность, Владимир Слепян или - по французским документам - Эрик Пид умер совсем недавно. Этот радикал из радикалов покинул пределы СССР еще в 1958 году: сперва уехал в Польшу, потом оказался в Париже. В первой половине 50-х Слепян и несколько его друзей параллельно с американцами и французами занялись action painting - "живописью действия". То есть приблизились к акционизму, хеппенингу и перформансу.

Вместе с Юрием Злотниковым Слепян перегораживал комнату простыней, и каждый из них рисовал со своей стороны полупрозрачной ткани, следя за действиями партнера. Во Франции будущий Эрик Пид на какое-то время стал знаменитым художником. Конкурировал с классиком "живописи жеста" Жоржем Матье, находившимся тогда в апогее славы и создававшим картину за полторы минуты. Слепян бегал со скоростью спринтера вдоль стометрового рулона бумаги и занимался абстрактной живописью, похожей на каллиграфию.

Говорят, что однажды он, воспользовавшись мотоциклом, раскрасил дорогу. Но уже через несколько лет Владимир Слепян превратился в Эрика Пида. Он говорил, что его новое имя составлено из букв старого и нового паспортного имени художника и представляет собой анаграмму имени слепого эллинского царя Эдипа. Занимался переводами. Совершенно забросил искусство. Писал по-французски стихи, но не публиковал их. Полностью замкнулся в себе. Михаил Рогинский Люди, давно занимающиеся современным российским искусством, согласятся, что Михаил Рогинский - один из самых сильных художников последних четырех десятилетий. В первой половике 60-х - то есть почти одновременно с Джаспером Джонсом и Робертом Раушенбергом - Рогинский открыл "поп-арт" в его советском, "коммунальном" варианте. Если его знаменитые "Красные двери" (сделанные в натуральную величину двери коммунальных квартир со множеством звонков), "Примусы" (огромные полуэкспрессионистические изображения этих кухонных приборов), гигантские "портреты" спичечных коробков еще как-то можно подверстать к социальному "нонконформистскому" искусству, то другие вещи Рогинского были по-настоящему революционны. Например, созданная еще в 60-е годы серия "Кафель": большие холсты, грубо выкрашенные белой или голубой краской и расчерченные черным в клеточку, и маленькие холстики, покрашенные в "кафельные" цвета.

В начале 70-х Рогинский, убежавший слишком далеко вперед, дал слабину - начал делать небольшие темперные картинки с изображениями московских трамваев. Очень хорошая живопись для В 1978 году Рогинский эмигрировал, оказался во Франции и перешел на новый уровень. И, скорее всего, благодаря изоляции. Рогинский - человек нелюдимый (но очень добрый и открытый к тем, кому доверяет). Не склонный "тусоваться", поглощенный своим делом. Не желающий добиваться от властей подачек.

Впрочем, спасибо французским чиновникам от культуры - в свое время они дали полунищему художнику и его семье дешевую, "социальную" квартиру. Одну из трех комнат Рогинский превратил в мастерскую. Шли годы, он никогда не очищал от краски пол под мольбертом, и там вырос страннейший разноцветный ландшафт - холмы, вершины, долины. Если у него до сих пор не было выставок в престижных западных музеях и галереях, то это на совести галерейщиков и кураторов. Жан-Юбер Мартен, в бытность свою директором Центра Помпиду, сказал: "Я знаю Рогинского. Хороший художник. Но, к сожалению, он не укладывается в имеющиеся представления о русском искусстве. А я с ними вынужден считаться. С меня хватает Кабакова".

Возможно, в недооцененности Рогинского есть и его собственная вина. Иногда он предается какому-то садомазохизму. Прекрасно зная технику живописи, он пишет маслом по сырому холсту: через несколько месяцев красочный слой начинает осыпаться. Живопись его в Париже стала еще более жесткой и лаконичной, даже мрачной, но приобрела - видимо, не без влияния французского окружения - странное минималистическое изящество.

В Москве у него за последние годы было несколько выставок: одна совместная с Михаилом Чернышевым и Михаилом Турецким в ЦДХ и две персональные в L-Галерее. Этого явно недостаточно. Наверное, Рогинскому это не очень важно. На квартплату, краски, холст, еду у него хватает. Он - автономный человек. Игорь Шелковский Игорь Шелковский эмигрировал во Францию в 1976 году. В Москве он уже был зрелым и очень своеобразным художником, сочетавшим в своих скульптурах и картинах традиции русского авангарда и иронический, концептуалистский подход. В 50-е он был знаком со Слепяном, в 60-е подружился с будущими деятелями московского концептуализма и соц-арта. Оказавшись на Западе, Шелковский, сам крайне редко обращавшийся к социальным темам, стал борцом за свободу творчества в СССР. С 1979 года он начинает выпускать журнал "А - Я", издание, посвященное современному неофициальному искусству, литературе и философии. Журнал просуществовал до 1985 года, Шелковскому удалось выпустить восемь номеров. Именно в "А - Я" впервые появились статьи о художниках, ныне ставших знаменитостями, тексты Бориса Гройса, поэзия и проза Всеволода Некрасова, Льва Рубинштейна, Дмитрия Пригова, Владимира Сорокина. Издание журнала требовало самоотверженности.

Шелковский, человек невероятно искренний и ригористичный, почти перестал работать как художник. Большая часть времени уходила на поиск денег и переправку материалов из СССР - издавал журнал он в сущности в одиночку. С началом перестройки художники стали ездить за границу, выставляться, о них стали писать в международной прессе - это позволило Шелковскому вернуться к творчеству. Он уединился в своей мастерской в местечке Эленкур, километрах в шестидесяти от Парижа. Здесь в начале 80-х французские культурные власти создали в старинном аббатстве "городок" для художников. Шелковский своими руками переделал каменный амбар, устроил там жилье. Места вокруг чудесные, тишина и спокойствие. Но шестьдесят километров - расстояние, казалось бы, небольшое - для человека, не имеющего машины и ограниченного в средствах, часто оказывается непреодолимым. Шелковского теперь нечасто можно увидеть в Париже, но в своем эленкурском аббатстве он создает удивительно гармоничные и изящные скульптуры из дерева. Олег Яковлев Про Олега Яковлева сейчас в России мало кто помнит, а жаль. В конце 60-х - начале 70-х он был одним из самых продвинутых неофициальных художников страны. Собственно, только он и живущий ныне в США Михаил Чернышев сознательно занимались геометрической абстракцией. Покрасить холст черной краской и наставить на нем розовых горошин - это сильно В 1977 году, женившись на французской студентке (в отличие от многих по любви), он уехал в Париж. Там Яковлеву пришлось поработать и сторожем, и маляром, и на уборке винограда. Но вдруг фортуна ему улыбнулась: удалось сразу продать большое количество картин хозяевам сети гостиниц в Арабских Эмиратах, а потом японцам. Ну, а японские клиенты - мечта каждого художника. Яковлев купил помещение магазина недалеко от площади Бастилии и переделал его в прекрасную светлую мастерскую с джакузи и прочими удобствами, о которых, видимо, давно мечтал. Истовый меломан, он собрал великолепную фонотеку.

Много путешествовал по экзотическим странам. Занялся коллекционированием, к которому у него всегда была страсть. Собрал редкие книги, работы Уорхола, Сержа Полякова и Артшвагера, но и вещи современных русских художников. Покупка картин у коллег-эмигрантов отчасти была филантропией. Вообще он всегда был готов прийти на помощь, немало людей должны быть ему благодарны. Яковлев развлекался: в разгар моды на советский агитационный фарфор 20-х годов наделал тарелок с рисунками в духе Суэтина и с надписями вроде "Позор скотоложцам Первой конной армии!". И продолжал заниматься живописью, становившейся все более интересной, но при этом совершенно оторванной от бытовавшей художественной моды. В последние годы он использовал флуоресцентные краски и металлические порошки, создавая с их помощью вроде бы хаотические, но на самом деле идеально структурированные композиции, которые гордо называл "каляками-маляками". Французам такая живопись обычно казалась дебильной и лишенной стильности, специалисты же по русскому искусству не могли увязать ее с тем, что считается отличительными признаками современного искусства из России, - обостренной социальностью, жестким концептуализмом либо, наоборот, изощренной эстетичностью.

В какой-то момент жизнь дала крен. Распался брак. Начались крутые запои: Яковлев, человек с внешностью русского богатыря и боксерским прошлым, гулял по-русски - до последнего сантима, до мордобоя. Выбравшись из загула, он непременно фотографировал свою опухшую и разукрашенную синяками физиономию при помощи "Полароида". Собралась неплохая коллекция таких снимков. Как часто бывает с творческими личностями, Яковлев не заботился о своих финансовых делах. На него обрушилась налоговая инспекция. Пришлось распродавать коллекцию. (Коллеги по эмиграции злорадствовали. Когда Яковлев разбогател, про него за спиной шептались, что не иначе как на торговле фальшивыми Малевичами, наркотиками, оружием либо на шпионаже.) За все время жизни во Франции Яковлев ни разу не приезжал в Россию. Про себя он говорит: "Я - отрезанный ломоть". А несколько лет назад составил официальное завещание, по которому его прах должен быть спущен в унитаз. Евгений Цветков Евгений Цветков - один из самых странных и нелепых персонажей, обитавших в Париже. Он родился и вырос в городе Каменске (Донбасс), окончил Ростовское художественное училище, потом лет десять работал художником-оформителем на заводе в родном городе. В 1985 году за "ударный труд" получил право на туристическую путевку в Югославию. И "выбрал свободу". Оторвался от группы - в майке и шортах, с паспортом, фотоаппаратом "Зенит" и крошечной суммой в динарах. И устремился в Канн. Почему? Он где-то прочел, что в Канне много русских. Почти всю дорогу, занявшую одиннадцать дней, прошел пешком. Каким-то образом пересек итальянскую границу. Продал за копейки свой "Зенит" итальянцам на вокзале в Триесте. Вырученных денег хватило на билет до Генуи, батон хлеба, кусок колбасы и бутыль кока-колы. Граница между Италией и Францией почти не охраняется, так что он добрел-таки до Канна. На площади, где художники делают картинки для туристов, случайно познакомился с местным жителем русского происхождения. Тот его отвел к некоей русской княгине, которая приютила Цветкова на пару дней, а потом вручила двести франков и отправила к парижским знакомым из первой эмиграции. Некоторое время эмиграция носилась с этим дивом дивным. Собрали немного денег. А потом сдали его на руки Никите Струве, директору русского филиала YMCA-Press и "Монжеронской богадельни". Это занимательное место. Небольшой и неухоженный замок в двадцати километрах от Парижа, где до войны был приют для русских сирот, во время войны - какой-то немецкий штаб, а в послевоенные годы образовалось что-то вроде культурно-религиозного центра. Здесь жили студенты разных национальностей, обучавшиеся в парижском Православном институте, несколько старых эмигрантов, пожилая русская монашенка, заведовавшая остатками некогда богатой библиотеки, несколько художников. Некоторые из них платили очень маленькие по парижским понятиям деньги за жилье, другие, как Цветков, находились на "пансионе" и даже получали какое-то мизерное вспомоществование. По воскресеньям в маленькую церковь приезжали верующие, а большой зал главного здания сдавался время от времени под свадьбы. В общем душе из кафеля произрастали черные поганки. Сидя в своей мансарде, Цветков рисовал "сюрные" картинки. Тематика была либо религиозной, либо в духе романов ужасов. На вопрос, зачем он "выбрал свободу", бросил семью и поселился во Франции, отвечал: "А я там десять лет горбатил, надоело", ругал коммунистов и евреев, но хвалил жизнь в Каменске. Францию же определял как помойку. "От черномазых и жидов житья никакого. Жратву здешнюю есть нельзя. Вино - моча, вот у нас в деревнях его по-настоящему делают. Одеваться они здесь не умеют. Вот у нас на девушку посмотришь - куда там француженкам, они все обезьяны..." Язык учить отказывался наотрез.

Что с ним сейчас - неизвестно. Возможно, вернулся в Россию. Гоша Острецов Гоша Острецов - представитель младшего поколения парижских русских художников. В конце 80~х совсем еще юный Гоша стал заметен на московской художественной сцене благодаря своим "авангардным" моделям одежды - помеси пролеткультовского и панковского стилей. Тогда благодаря перестройке все серпасто-молоткастое было в моде, и ни один репортаж в иностранной прессе о художественной жизни Москвы не обходился без упоминания об Острецове. В 1988-м он, женившись, уехал в Париж, где уже долго жил его отец-ювелир, известный под псевдонимом Гуджи (он работал для Ватикана, делал шпаги для новых членов Французской академии, выполнял другие престижные заказы). Особой помощи от отца Гоша не получил: "Приехал - живи". Первое время все вроде бы складывалось удачно. Острецову удалось, что очень трудно, войти в мир парижской моды. Он работал с Кастельбажаком, участвовал в его дефиле. Но прижиться в этом крайне агрессивном и конкурентном мире ему не удалось. Гоша - человек истово православный. Пел в церковном хоре, подумывал уйти в монахи. Будучи очень хорошим резчиком по дереву, делал для церквей резную утварь и иконы. Но одновременно он человек невероятно тусовочный. Мало кто из русских в Париже так хорошо знает модные ночные заведения, магазины, кафе и собирающуюся там публику. Как это сочетается с ортодоксальной религиозностью, не очень понятно. Еще менее понятно, как с ней сочетается сотрудничество с журналами и магазинами садомазохистской направленности: для заработка Гоша делал эскизы "сбруи" и сам изготавливал ее из латекса и металла. В своем творчестве он отошел от "маяковщины" и стал делать из того же черного латекса устрашающие "костюмы-скульптуры", превращающие человека в кошмарного монстра. Участвовал в нескольких выставках, причем в качестве французского, а не русского художника. Сейчас, похоже, подумывает о том, чтобы вернуться в Москву: здесь его теперь можно увидеть чаще, чем на берегах Сены.